В отличие от большинства детей во всех странах мира, я рос не с собаками и не с кошками. Моими домашними животными были слоны.
Можно сказать, что я рос как Маугли, герой Редьярда Киплинга из «Книги джунглей». И хотя его воспитывали волки, а меня — люди, животные так же, как и у него, были незаменимой частью моего детства.
С семилетнего возраста я разъезжал на этих великолепных созданиях, когда они на закате возвращались домой после ежедневного купания — прямо как Маугли, который катался на своих четвероногих друзьях, будь то черная пантера Багира или медведь Балу.
У моего деда их было пять: две слонихи и три слона, причем один из них, Экадантха, был настоящей гордостью и стада, и семьи, потому что у него были бивни.
Слоны с бивнями высоко ценятся в Южной Азии и имеют большое культурное значение. У подавляющего большинства азиатских слонов бивней просто нет — по данным Департамента дикой природы, ими могут похвастаться лишь 2% особей мужского пола. Тогда как у их африканских родственников бивни как раз являются правилом, а не исключением, причем, как у самцов, так и у самок.
Несмотря на особый статус Экадантхи, меня к нему не тянуло: я всегда ездил на Манике, самой младшей слонихе и, несомненно, моей любимице. Самим словом «манике» обычно называют дорогую или глубоко уважаемую женщину.
Каждый вечер слоны отправлялись купаться в реке, протекавшей неподалеку от нашего дома, и мой дед часто брал меня с собой.
Став взрослее, я отправлялся к реке не только чтобы любоваться на слонов, но и чтобы наблюдать за их погонщиками – махаутами. Я следил за тем, чтобы они не поранили животных анкусами, острыми металлическими крюками, которые используются для дрессировки.
Прибыв на место, Манике ложилась в реку, а ее махаут, Премаратхна, поливал ее водой и скреб мочалом из волокна кокосовой пальмы.
Премаратхна был невысоким мужчиной среднего возраста. Его лицо украшали усы, а рот недосчитывался одного переднего зуба – память о случайном пинке, которым его наградила Манике.
Анкусом, впрочем, он почти никогда не пользовался. Его общение со слонихой начиналось с того, что он очень нежно произносил слово «даха» - команду, которую дают слону, чтобы тот начал идти или поднялся на ноги.
На что Манике решительно не реагировала. Постепенно его команды становились все громче, но слониха делала вид, что они к ней не имеют никакого отношения.
Тогда Премаратхна делал вид, что страшно разозлен и начинал демонстративно искать палку, как будто собирался ее ударить. «Я больше повторять не буду! Господи, боже мой, этот слон оглох?» - театрально вопрошал махаут.
Но я не волновался, потому что точно знал, что он никогда не причинит ей вреда. Во всяком случае, не в моем присутствии. Сидя на камне на берегу реки, я завороженно следил за этим ежедневным представлением — неотъемлемой частью моего дня.
Где-то через 10 или 15 минут Манике, наконец, уступала крикам и воплям Премаратхны, поднималась на ноги и напоследок, прежде чем отправиться домой, игриво обрызгивала себя водой.
Согласно Национальной переписи домашних слонов в 1970 году, в частной собственности 378 человек находились 532 слона.
Но сегодня, как сказал мне секретарь Ассоциации владельцев слонов, их стало намного меньше: всего 97 слонов у 47 владельцев.
Я, так же как и все остальные дети на Шри-Ланке, с нетерпением ждал прихода апреля. Это был мой любимый месяц, что, впрочем, неудивительно, потому что в это время отмечается сингальский индуистский Новый год, который сопровождается длинными школьными каникулами.
Большинство детей моего возраста с нетерпением ждали новой одежды и других подарков, но для меня самым долгожданным событием было возвращение наших любимых слонов с лесозаготовок, где их использовали для переноса тяжелых стволов деревьев.
На праздники работа на лесозаготовках временно прекращалась, и слоны своим ходом возвращались домой. Иногда путь из отдаленных районов занимал несколько недель.
Об их скором прибытии оповещал звон. Звенели цепи на лодыжках и колокольчики на шее. По мере приближения к дому слоны ускоряли шаг, а звон цепей и колокольчиков становился все громче.
Мы встречали вернувшихся животных у главных ворот, держа в руках бананы, палочки сахарного тростника, куски морской соли и стручки тамаринда.
Слоны просовывали хоботы в дом, обнюхивали нас, указывая «пальцем» (отросток на хоботе слона, помогающий удерживать мелкие предметы) на лакомые кусочки. У азиатских слонов один «палец», у африканских — два.
Несколько недель слоны, прежде чем вернуться на лесозаготовки, отдыхали на заднем дворе. Там они чувствовали себя в полной безопасности и могли часами просто лежать и храпеть.
Меня успокаивал этот глубокий ритмичный гул, сопровождавшийся нежным похлопыванием больших слоновьих ушей. А когда они ели, захватывая хоботом еду, воздух наполнялся тихим шелестящим звуком, который время от времени перемежался мягкими ударами.
Я обожал слушать эти слоновьи симфонии, особенно в темноте. Иногда, если ночь была лунной, я даже мог разглядеть вдалеке горбы, выступающие на их головах, и знал, что я не одинок.
На Шри-Ланке есть поверье, что слоны в прошлой жизни были людьми, которые были чем-то крупно обязаны своим владельцам. Поэтому в этой жизни они должны погасить свои долги работой.
С закатом крупномасштабной лесной промышленности Шри-Ланки в начале девяностых доходность домашних слонов сошла на нет, но не раньше, чем три наших слона сполна погасили свой «долг».
Каторжный труд на лесопилках вскоре сменился для слонов новым трудоустройством — на конец девяностых пришелся туристический бум, и их отправили на сафари катать иностранных туристов.
Я учился в восьмом классе, когда Манике отвезли в Хабарану, курортный городок на севере Шри-Ланки, примерно в 200 км от моего дома.
Но на этот раз она не делала вид, что не слышит его — она действительно очень испугалась, да так, что несколько раз мочилась и испражнялась от волнения.
Поначалу она упиралась в грузовик передними ногами, но залезать внутрь категорически отказывалась, плотно держа задние ноги на земле.
После многочасовой борьбы она все-таки оказалась в кузове. К этому времени на обочине собралась большая толпа любопытных, наблюдавших за бесплатным представлением.
Мы приезжали к Манике один или два раза в год, а каждый апрель она на несколько недель возвращалась домой. К этому времени она уже привыкла ездить на грузовике.
В ту пору ей было около 60 лет, но для слонов выход на пенсию не предусмотрен. Как правило, они работают до самой смерти. Но в конце концов мой отец все-таки решил вернуть Манике домой. И хотя ее содержание обходилось недешево, мы уже больше не отправляли ее на работу.
В конце 2006 года мы перевезли ее на кокосовую плантацию, примерно за 30 км от нашего дома, где для нее было полным-полно кокосовых листьев и всякой другой еды.
У Манике уже не хватило сил подняться, но она обнюхала нас, указывая «пальчиком» в нашу сторону, как делала это раньше, когда искала лакомство.
Я был на ее похоронах в одиночестве. Буддийские монахи совершили последние похоронные обряды. Манике лежала одна, посреди кокосовых деревьев. Ее лицо было закрыто белой тканью.
Я больше никогда не встречу Манике на этой земле, но когда я еду в офис Би-би-си по шумной лондонской улице, на меня часто обрушиваются воспоминания из моего деревенского детства.
Лицо Манике неудержимо выбирается из подсознания и заполняет внутренний взор, а сердце мое переполняется невыразимой виной и печалью. Я так сильно любил ее, так почему же я держал ее в цепях?